Grey November
NOVEMBER, THE GREY.
November dressed in May on your face…
В постели
Утра в этом городе были похожи одно на другое. Сегодня открывать глаза не хотелось. За окном, видимо, не было перемен. Серый ноябрьский день. Грязное молоко неба сплывает туманом с окон. Все листья уже облетели и гнили в непросыхающих лужах. Ночами были заморозки, и грязь замерзала. Солнце в ноябре уже не появлялось, как бы чувствуя, что скоро от его тепла всё равно не будет пользы. И дождь порой превращался в мелкий снег, быстро таявший днём. Этот дождь был естественен в тихие пасмурные дни. Но когда откуда не возьмись налетевший ветер набирал силу, всё это становилось лихорадкой. И сразу приходил Холод.
Последние стаи птиц летели, словно подчиняясь резким порывам северного ветра. Часто вечером на небе были видны их быстро удаляющиеся отсюда косяки на ярком фоне из окрашенных лучами заходящего солнца облаков. Вся живность как-то загрустила. Или спала; паук в углу комнаты уже отощал…
Мне хотелось впадать в сонное беспамятство всё чаще.
Я перестала ездить в своё учебное заведение. Сначала из-за обострения гастрита, а потом просто потому, что к хорошему привыкают быстро. И однажды осознав, что возможность отчисления из этого питомника меня не печалит, и никогда не печалила, я не хотела что-то сама менять. Сидела в своём убежище, в своей норе, периодически выбираясь на поиски жертв в центр.
Слишком хорошо мне был известен ноябрь в этом городе. Ещё с детства я окрестила его для себя «временем смерти», и по традиции каждый ноябрь что-то убивала, избавляясь от ненужного. Хорошо, что сейчас убивала я, а ведь раньше он убивал меня.
Сейчас я лежала посреди паутины серого одеяла без всякого желания открывать глаза и становиться частью длинного серого утра; мысли медленно плыли, как кровь по венам человека, но потом что-то заставило её загустеть, образовать тромб и порвать вену; человек упал бесчувственным телом на асфальт, врачи не спасут его утопающий в крови мозг. Тяжёлый случай, так сказать. Я окончательно проснулась, вырвалась из тонкой липкой паутины одеяла и полумёртвых пережёванных снов.
В четверг
Тромб образовался, потому что сущность моя помнила о каком-то приятном долге. Размазывая по лицу холодную воду; читая в уборной газету эпохи перестройки, куря осточертевшего синего Бонда на балконе, я осознавала, что моё чувство приятного долга имеет под собой основание. Сегодняшнее занятие в дизайнерской группе – этот факт разъяснял смысл долга, но не раскрывал его характеристику. Почему? Оставив эту мысль на потом, я отправилась в помещение, именуемое «кухня». Из продуктов, увиденных мню в холодильнике ничто не возбуждало моего аппетита, скорее – наоборот: они возбуждали моё отвращение. Я решила поесть в центре.
Подойдя к Монстру, я вставила в него сладкие мечты Менсона и снова потянулась к осточертевшему Бонду. До поезда оставался час. Собрав в кучу косметику, я начала наносить боевую раскраску. Немного поколебавшись между обложками кассет на столе, я выбрала всё того же Менсона и Купера, пообещав себе в следующий раз посмотреть на The Cure. Слегка пожалела, что с весны не имею ногтей, обнаружив ужасающего цвета зелёный лак. Одежда уже не имела такого значения. Но по обычаю я оделась.
(Иногда я посещала занятия швейного кружка при моей бывшей школе, но шить одежду «не по обычаю» только училась, а ногти уже пришлось обрезать.)
На остановке я встретила первого дизайнера. Мы с Эриком жили в одном районе, но познакомились только благодаря моему объявлению о сборе группы.
В поезде мы искренне посмеялись с музыкантов, не менее искренне полагавших, что исполненная для контролёров песня избавляет от штрафа. Обязанности покупать билет/общаться с ментами.
По прибытии мы целый час искали браслеты с шипами. Там где их никогда не было, т.е. убивали время в ожидании занятий.
Около здания турцентра, где находилась студия, сидел ещё один замёрзший наш. Он обматерил погоду: начинался снег, принесённый лихорадочным ветром. И нас, т.к. мы «где-то» шлялись.
Остальные трое немного опоздали, т.е. пришли уже после «нашего хозяина»
Смертельная притягательность Элиты.
Его звали Алекс. Несколько лет назад его работы были признаны лучшими на международной выставке в Окинаве.
Сейчас он почивал в тени славы, периодически будоража воображение публики новыми проектами. У него была своя группа дизайнеров, в народе именуемая «элита». Вход в элиту был нам, конечно, заказан. Мы были молодыми и экспериментирующими, начинающими, очень начинающими. Студия Алекса считалась самой лучшей в городе. Плата, соответственно, была ненизкая. Но дизайнер с мировым именем, коим Алекс считал себя, а главное, его слава, позволяли ему не только брать с нас такую плату. А ещё и стебаться над нашими поползновениями в сторону его лавров.
К тому же Алекс был очень видным ещё молодым мужчиной. Женщины/в большинстве своём почему-то малолетние нимфетки с сильно развитым, как они полагали, чувством прекрасного/толпами ходили за ним раньше. Но Алекс в свои неполные тридцать успел испытать все радости и капризы женщин, и теперь остановил свой выбор на ослепительной шатенке Марии. Они прикольно смотрелись вместе: грациозная стройная Мэри, одетая в спортивный костюмчик и вечно белые кроссовки. Очки в тонкой золотой оправе придавали ей особый шарм и какую-то беззащитность. И Алекс, накачанный блондин, одевающийся в стиле рокера 80-х, с мрачным лицом и длинными, длинней, чем у его избранницы, волосами, собранными в хвост. Алекс и Мария были почти одного роста, такие высокие и совершенные. Настоящие произведения старого дизайнера.
У Алекса был свой круг общения, мало кто из начинающих дизайнеров удостаивался чести быть им замеченным. Но на то, разумеется, были основания: не так уж мало оригинальных и сильных было среди нас, но кто-то здесь безбожно подражал (Алексу в частности, но пародии на его стиль были из ряда вон выходящей дрянью), кто-то не имел своеобразия, и что говорить, наработки. Элементарной нужной – подчёркиваю эти слова – практики.
Мы объединялись в группы, чтобы удобнее было платить; делили платы на шестерых (именно столько ребят было в группе, организованной мной). Порой я даже отказывалась от вечерней пачки сигарет, чтобы не влезать в долги перед Алексом. Он не любил, когда ему кто-то должен (этого, наверное, никто не любит), и я не люблю быть кому-то должна.
Над своими должниками он мог начать стебаться, или погнать из студии ко всем чертям.
Иногда он смотрел наши работы, помогал устанавливать аппаратуру. Даже пару раз дал совет по поводу лучшего места покупки грифелей.
Мы не сразу поняли, что его советы частенько носят провокационный характер. А мы, молодёжь, проще сказать, служили ему поводом для смеха. Я находилась в том возрасте, когда всякая попытка покушения на моё мнение каралась вне всяких законов. Я тихо ненавидела его.
Женщина и дракон.
И этот холодный ноябрьский день, в который наша шестёрка почему-то слишком постепенно собиралась в студии, не был исключением: я только ждала случая, чтобы как обычно слегка вывести Алекса из себя. Сделать это было несложно: позвать его и сказать, что имеют место проблемы с освещением или мольберт не расставляется. Это было что-то вроде игры с огнём: за эти происки он мог с чистым сердцем погнать нас из студии, сказав, что оказывается, срок договора закончился, «забыть» нас зарегистрировать или «перепутать» дни недели, заставив нас мёрзнуть и выражаться под пронизывающим ноябрьским ветром. Или просто исчезнуть куда-нибудь с Марией, чтобы потом уличить нас в тупизме, дескать, не знаете, какие культурные мероприятия в городе проходят, что за молодёжь пошла, не культурная и в том же духе.
Наши же шутки Алекс практически никогда не воспринимал, считая их ниже своего достоинства.
Но сегодня я почему-то передумала залечивать ему какую-нибудь новую несуразицу, и просто занялась рисованием. Эта работа вначале была коллективной: я. Эрик, Хэлен и Гриша. Но потом они узнали от меня, что я горю желанием довершить её изображением женщины, умирающей в пасти чёрного дракона. И Эрик благословил меня: «ну и дура ты Танька, делай что хочешь»
Совершенно случайно женщина получилась поразительно похожей на Марию. Хотя я не собиралась рисовать людей. В тот момент, когда я начала осознавать, что с рисунка, да уже рисунка, а не наброска, на меня в агонии глядит Мария, в комнату ворвался Алекс, громким высоким голосом обматерил нас (по причине того, что мы, как обычно, что-то натворили, типа забывания ключа в замочной скважине, или слишком громкого поведения (турцентр всё-таки, тут люди работают, и не обязаны они тут всё выслушивать, идите орать на улицу!!)) и уставился на мою работу. Его замешательство длились несколько секунд, после чего он отправился к двери, не спуская с меня глаз. Я в растерянности облизала его взглядом, и устало опустилась на диван; я просто очень устала выписывать этот эпизод с драконом. В оставшиеся сорок минут я помогала Лёше и Сане подбирать цвета для выражения Апокалипсиса. Мы чуть не сотворили чёрный квадрат.
После занятия мы собрали деньги (получилась внушительная куча мелочи), с песней «мы – голодные студенты» ссыпали их в Гришину шапку-«гандонку» и отнесли Алексу. Он подозрительно, обычный его взгляд для таких как мы, поглядел на нас, нехотя оторвался от телефонного разговора с каким-то Сергеичем, и принялся считать мелочь. Сбиваясь, к огромному нашему удовольствию. Работы мы оставляли у него, но сегодня я почему-то опасалась за судьбу «Марии» и дракона.
Но когда через неделю мы вернулись, с работой всё было в прядке; мне даже стало совестно, что я могла подозревать его.
С Хэлен
Далёкий свет кровавого солнца мешал мне отвлечься от странных мыслей, тревоживших мой мозг. Я, Эрик и Хэлен, которая напросилась сегодня переночевать у меня, ехали в вечернем поезде в час пик. Я, не отрываясь, смотрела на солнце, в голове мутилось, я начинала чувствовать то, в чём раньше не имела возможности или желания себе признаться: странный цвет моих мыслей о прошедшем занятии.
У меня появился предмет вожделения.
Всю ночь я и Хэлен слушали Менсона, Das Ich, BiGod20, старинный Depeche Mode и ещё какую-то её электронщинку на моём Монстре. Пили пиво и водку, закусывали 2-мя пачками кириешек. Сигарет у нас не было вообще, только где-то непонятным образом нарытые папиросы Прима.
Сквозь жуткие боли утра я осознала, что всё-таки не зря мы провели эту ночь: мы научились курить папиросы… Я обнаружила ложку растворимого кофе на кухне и приготовила сей дефицитный напиток. Выпила больше половины, поскольку Хэлен дрыхла как убитая, отказываясь пробуждаться, ехать на пары и врубаться в то, где она вообще.
Телефон зазвонил совсем не кстати: я извивалась над унитазом, мучимая новым приступом гастрита, и не имела никакой возможности подойти. Но человек на том конце провода был очень настойчив – звонки повторялись каждые 10 минут. Наконец, я пошла к аппарату, натыкаясь на обувь, бутылки (вчера их было меньше), одежду и книги, дойдя до телефона и услышав чью-то холодную и скучную речь, я узнала, что пришло моё время собирать подписи в обходном листе. Я хотела тихо этому возрадоваться, но тело звало меня вернуться в туалет.
Увидев меня в таком вот бледно-зеленом состоянии, Хэлен сначала очень испугалась. А потом даже пожертвовала глоток своего кофе. После обеда я проводила её до остановки, вернулась домой и до ночи сидела у окна, наблюдая, как умирает день.
Ночами я не могла спать из-за дикой боли, от любой еды мне было плохо; казалось, что мой организм окончательно и бесповоротно отказался принимать пищу.
Зимнее
Я перебралась жить к сестре. Она ухаживала за мной, пыталась лечить.
В таком состоянии я ездила на занятия нашей группы и собирать подписи. Сильно похолодало, наступила зима. Лёд возле рынка сковал огромные лужи, и все, кто не хотел кататься, падали. Я остервенело каталась. Боль порой усиливалась настолько, что я думала: сегодня мой последний день, так проживу его весело. Места для плотских удовольствий в жизни оставалось всё меньше, по христианской теории во мне должна была начать пробуждаться духовность. Не в силах побороть боль я привыкла к ней, и даже полюбила её. Видимо для неё любовь была чем-то вроде культурного шока, и она вскоре ушла. Так закончилась адская неделя моей боли. Я поблагодарила Диану за кров и заботу и вернулась в свою до чертей знакомую ноябрьскую квартиру.
Форточка была распахнута, в комнате на полу, на кровати, валялись пожухлые листья, морской песок и сухая трава, растаявший снег промочил вещи..
Мне хотелось, чтоб поскорей наступила холодная б е л а я зима, которая под чистым, отливающем лазурью неба, снегом, скрыла бы всё, что ты не хочешь, а на снегу, утоптанном ногам сотен неизвестных тебе людей можно было написать всё, что хочешь. Я поймала себя на мысли, что пишу имя…
Всё чаще вечерами я спускалась к замерзавшему морю, вслушивалась в вой ветра в ветвях голых деревьев, солёных деревьев, всю жизнь пивших море с дождём. Я прислушивалась к тому, что творилось у меня в душе, но всё списывала на избавление от болей. А ночью возвращалась в свою квартиру по улицам, тихим, но живым, готовила нехитрый ужин, врубала Монстра и слушала; почему-то переключилась на power и heavy, завела себе любовника, фаната Deep Purple, к тому же младше меня. И поступила на курсы офис-менеджеров, хотя и не знала, зачем мне это.
По четвергам мы занимались в студии. По четвергам всё было хорошо. В наших работах пробуждалось некоторое своеобразие. Алекс, конечно, был выше того, чтобы нас отметить, но Аркадий, его близкий друг, тоже достаточно известный дизайнер в городе, уже сказал, что хочет взять две наши работы на выставку в Японию
Разбитые правила
Я поймала себя на мысли однажды, что скоро кончится декабрь. Я вновь рисовала интерьер своей квартиры. Паук ожил, к тому же оборзел совершенно и заплёл угол между стеной и потолком. Я сидела в полумраке, с вечно закрытыми шторами: Солнце, особенно зная свою мощь в отражении на снегу, просто неистовствовало. Зато утром теперь всегда было для чего открыть глаза – облака самых причудливых форм и оттенков в это время плыли над заснеженным городом. У меня уже накопился целый альбом набросков облаков.
А ночами я рисовала ветер, чёрный ветер.
Один раз мы сильней обычного разозлили Алекса, и он перенёс наше занятие на воскресенье. Но мы, все семеро, попали в идиотское положение.
Алексу вообще не хотелось приходить, но за день до этого вся команда по очереди позвонила ему и напомнила о предстоящем занятии; тут он просто рисковал потерять часть репутации, поскольку уважительной причины у него не нашлось, и врал он крайне бездарно.
Но вместо того, чтоб отзаниматься, расплатиться и спать спокойно, нам вместе с Алексом пришлось полтора часа помёрзнуть под дверью. Причина была в отсутствии многострадальных ключей, которые Алекс отдал ребятам, работавшим у Аркадия: всю ночь они доделывали макет. Аркадий считал, что первое место на региональном конкурсе им обеспечено, если с макетом всё будет отлично.
Но Аркадий несколько переоценил ребят. Решив, что поработали они достаточно, они что-то начали отмечать в студии (как нам стало впоследствии известно), и конечно, предвидя гнев Алекса, который готов был, наверное, набить им морды за такое поведение в студии.
С утра было очень холодно. Мы с Эриком замёрзли как собаки. Кожа на наших руках и лицах покраснела, мы не чувствовали пальцев ног. Ведь одевались мы всегда легко, и не ожидали от погоды такого неприятного сюрприза, в поезде мы жались друг к другу и всё равно не могли согреться в промёрзшем полупустом вагоне. Какой-то парень громко слушал записи Queen, хотя он был в наушниках, мы тоже их послушали.
За окном плыл непроглядный холодный туман. Эрик советовал вообще отменить занятие, но я настояла на том, что это невозможно, напомнив ему о том, что Алекс шуток не понимает. Я и Эрик пытались смеяться и видеть в этой холодине что-то приятное, но почему-то у нас ничего не получалось, и мы, в конце концов, энергично начали клацать зубами.
Наша группа в последнее время не собиралась в полном составе: то у Гриши, то у Сани возникали нелады с учёбой, пару раз Лёша на меня обижался по своим, ему одному понятным причинам. Но сегодня, как ни странно, все были в полном составе. Алекс немного опаздывал, что нам, а особенно мне не нравилось. Мне просто не хотелось давить в себе желание увидеть его ещё раз до праздников.
И разбить, разбить к чёртовой матери все его правила, заставить его смеяться, доказать ребятам, что он тоже может смеяться с нами…
Я и Гриша нашли бутылочку колы, замороженной, естественно, всю ночь пролежавшую на морозе. От нечего делать мы стали играть с ним в футбол, используя сию бутылочку вместо мяча. Вскоре мы подключили к игре Саню, Хэлен, Лёшу и Эрика. Вокруг нас собрались малыши, видимо из музыкальной школы, поскольку у многих с собой были ноты, и с интересом наблюдали за тем как взрослые дяди и тёти маются дурью и что-то весело выкрикивая, бегают за бутылкой и обкидываются снегом. Когда Алекс подошёл, ему было предложено поиграть с нами «в бутылочку». Он отказался, изобразив на лице полнейшее недоумение (за что меня к ним приравняли, о недостойные). Время шло. Меня посетило отчаяние, поскольку время шло, а занятие не начиналось. Я воплотила своё отчаяние в падении, весьма трагично так, в снег и энергичном вопле о бессмысленности жизни. Я видела, что Алекс украдкой наблюдает за мной. Мои уже давно привыкли к этой эксцентричности, которую несведущие называют позерством.
Алекс всегда избегал смотреть мне в глаза. Или ему было непривычно быть наблюдателем жизни «недоносков» подобных нам. Или ему было несколько не по себе, что он смеялся (да нам, то есть мне удалось рассмешить его) с низшими дизайнерами, из которых я вела себя особенно вызывающе, даже отведя его в сторону, спросила, ткнув его пальцем, зачем ему помада около уха, и он тут же принялся стирать этот маленький след привязанности, видимо, Марии.
Яркое солнце на лазурном небе, сквозь бирюзу голых ветвей с любопытством глядело на невиданную сцену: Алекс и Таня. Первый как-то не в своей тарелке, вторая дико весёлая, курит его сигарету и дожёвывает (его) последнюю жвачку.
Нет, Алекс не простил нам своё минутное отступление от правил. Но сегодня был наш день, и всё остальное потом. Виноградная лоза оплела чувства, яркими каменьями горевшие в глубине моего тела. Только тела.… А сегодня никому не было дела до каменьев, а нам не было дела до того, что кто-то может потом подумать про великих дизайнеров прошлого и будущего.
Мы видели, что Алекс тоже хотел бы повеселиться, он смеялся, правда моя группа больше мочила коры с него, особенно, когда я ходила за ним следом, копируя его походку.
Русское творчество
Вечером этого же дня я пила кофе с коньяком, валяясь в тёплой ванне.
Через неделю возвращались мои родители, и мне хотелось отвлечься от всего этого, уйдя в лёгкий запой на неделю.
На полу и коврах нашли своё временное пристанище несколько сотен незавершённых работ, ежедневно некоторые из них уничтожались путём разрывания в клочки, которые впрочем, не перекочёвывали никуда с прежнего места возлежания. Страшно было проснуться от запаха гари однажды, оказывается, не затушила окурки вечером, поскольку от водки, мной беспощадно в тот день истребляемой, многие проблемы решались сами собой. Проблемы, похоже, были другого мнения. Возгорание было несущественное: попорченный ковёр, едкий дым да сгорела парочка работ, портретов Алекса, абстрактных и одновременно точных, его характеристик.
Этот пожар я посчитала знаком и дни и ночи напролёт пила водку, выкуривала по три пачки сигарет в сутки и практически не выходила из-за мольберта, создавая новые и новые воплощения его. Окно всегда было открыто морскому ветру, иначе от табачного дыма было не избавиться. Монстр стал сам выбирать, что играть, он стал капризничать, полюбил скандинавскую музыку, и начал регулировать громкости.
Я потеряла сон и перестала ужасаться мешкам под глазами. Я отключила телефон и не подходила к двери. Я отдалась пьянке и творчеству. Однажды я поняла, что ещё одна бутылка - и я перешагну порог. Тогда я сожгла в пепельнице клочки работ, которые не донесли ничего кроме его красоты (весьма отвлечённое понятие). Собрала бутылки, подмела мусор, сложила всё в два больших пакета и вышла на улицу. Состояние было странным: хотелось то ли похмелиться, то ли проблеваться, то ли вообще чего-то непонятного.
Пели ошалелые вороны. Летели сухие листья. Снега было мало. Видимо, он растаял во время недавней оттепели. Видимо, была оттепель…
Возвращение в сон
На улице я увидела девушку с потрясающим взглядом. Тоска и радость читались в её глазах, надежда и отчаяние. Вот всё, что я не могла (или могла, правда я предпочла бы иную гамму чувств) испытывать к нему.
Я анализировала свои чувства, идя к мусорным бачкам. Но водочным и даже пивным (откуда взялись – не знаю, но лежали с таким же достоинством, как и водочные) бутылкам не суждено было там оказаться. Местный бомж ненавязчиво отобрал у меня пакеты, сократив тем самым мою дорогу куда-то…
Купив в ларьке баночку ледяного пива, я отправилась покататься на морском льду. Там я встретила своих соседок, девочек-школьниц, которые сообщили мне, что скоро новый год.
Мы решили встретить его в чисто женской компании, попеть старый рок под караоке и выпить домашнего молдавского вина. У одной из нас как раз родители планировали ужин в ресторане и видимо расстраивались, что не берут её с собой. Расстраиваться было совершенно зря.
Вечером приехали мои родители, они привезли весёлые подарки: записи своего любимого древнего R`n`R , пиво. И строгие разговоры про то, как я отношусь к учёбе. Но они были слишком счастливы своему возвращению, что вскоре все прения прекратились: мама на кухне принялась готовить овощи по ведической кухне, а отец занялся установкой компьютера. Да, у меня теперь будет компьютер, о котором я давно мечтала. Но что-то в радость меня не повергло даже это. Ощущение полнейшей пустоты прошло только после звонка Алексу. Он говорил со мной очень официально, сухо, и по его тону было понятно, что мы попали в немилость. Я назначила время на 4 января.
Сегодня я рано легла. Сон не шёл ко мне долго, я открыла шторы и смотрела на ущербную белую луну на посыпанном звёздами небе. Вскоре тонкая пелена облаков скрыла звезды, и только луна порой выглядывала из этой дымки. Ночью мне снилось открытое море. Следующей ночью – конец света. А следующей – Алекс. Я просто давно не видела его.
Тайфун Таргет(т) /Typhoon Target(t)/
Осень 2004, Владивосток
Отзывы и предложения направлять по адресу black-dog-131@yandex.ru